Как мир был ясен! Как он открывался!

Ряд цветных фото Москвы 1956 года, опубликованных в недавнем блоге Студиолума, надолго завладел моикм вниманием … это были образы моего родного района столицы, ее зеленого Юго-Запада. Еще со времен молодости Петра Великого, оставившего затхлый Кремль ради новизны Немецкой Слободы, за северо-восточной чертой тогдашней Москвы, город упорно рос в северном и восточном направлениях. А холмы Юго-Запада оставались краем садоводческих сел да старых усадеб, таких, как та, на склоне Воробевых Гор, откуда Булгаковский Воланд наблюдал за расстилавшимся внизу городом.

Время перемен наступило в 1950-е годы, когда город впервые открылся свежести воздуха юго-западных окраин с завершением строительства "наукограда" вокруг нового комплекса МГУ, и с последовавшим вскоре массовым строительством квартир в Черемушках - в точности тогда, когда и общественная атмосфера открылась первым порывам свежего воздуха после удушья поздних лет сталинизма. "Оттепель", назвал это время Илья Эренбург ... эра зыбких надежд и вновь грозящих заморозков.

Снимки 1956 года запечатлели Москву на пороге самого значительного из ее преображений в недавней истории - хрущевского домостроительного бума. На горизонте уже теснятся подъемные краны новостроек, и эти фотографии с высотки МГУ вызывают у меня острую, странную ностальгию по времени, которое мне никогда не довелось испытать в реале. Какие маленькие еще эти деревья! Будущий глухой, тенистый сад Обсерватории Штернберга еще просматривается насквозь. И сквер между химфаком и физфаком, и посадки вокруг биофака - это пока только тонкие, ранимые прутики саженцев. Это было время, когда мои родители только еще собирались учиться в МГУ, и я не могу не вспомнить стихотворение, написанное одним из их соучеников. Мне кажется, что оно никогда не было прежде опубликовано (не считая Самиздата, конечно), но на поверку, я, кажется, еще помню его до строчки после всех этих десятилетий:

Посвящается Наталье Горбаневской

А ведь когда-то я был не таким…
Как мир был ясен!
Как он открывался
Перед глазами –
Синий, голубой, понятный…
Те - враги. Со мною рядом,
Плечом к плечу – друзья.

И шли корабли по намеченным курсам,
И сыпался цвет у акаций,
И только внутри, как биение пульса –
Не сдаться! Не сдаться! Не сдаться!
И щелкали глухо затворами ружей
И падали навзничь со стоном,
И мир мне был нужен, и сам я был нужен –
Борцам, проституткам, ученым…

О, как внезапно изменился мир!
Как хлынул дождь, смывая краски с улиц,
Отняв их блеск, возвышенность и ширь,
А люди шли, сжимаясь и сутулясь,
С испуганной растерянностью лиц.
Нет, эти не похоже на героев,
И даже не похожи на убийц.
Здесь нет людей! Нет солнца! Нет прибоя!

А кто-то там чертит и пишет,
Уверен и радостен кто-то.
От этого только и слышишь:
"Работа, работа, работа!"
Он ходит легко и бесшумно.
Уверенность, твердость во взгляде.
Он светлые носит костюмы.
Он где-то читает доклады.

А худенькая девочка в Москве
По прежнему болеет, голодает,
Частенько плачет (не в порядке нервы)
Одна, без писем, без друзей, без денег…
И пишет непонятные стихи.


И вот я опять не могу оторвать взгляда от этой фотографии с ГАИШ-ем на переднем плане, и настоящим лесом подъемных кранов на заднем, где вдоль Ленинского проспекта поднимаются последние многоэтажки перед началом массового строительства. Странно, куда бы я ни смотрел, я узнаю что-то глубоко повлиявшее на меня в детстве, да, может быть, и до сих пор определяющее мою жизнь!

Прямо перед двойными трубами ТЭЦ - новенькое здание ИОХа имени Зелинского (которое так озадачивало меня в детстве непонятным "словом" MCMLIV на фронтоне псевдо-классического фасада - значит, два года до того, как был сделан этот снимок).Там работал дедушка, которому я обязан первым знакомством с радостью сочинения стихов ... да и, наверно, моим увлечением химией тоже. (Тут есть и причудливая связь с тематикой рио Ванга, кстати - дед был по образованию китаистом, не сумев пройти на тогда еще "не-стратегический" физический факультет из-за отсутствия рабоче-крестьянского происхождения ... но только, обучаясь восточным языкам, он все-таки сумел получить и второй диплом - по химии. Как ни странно, его знание китайского оказалось таки практически полезным в 1950-е, когда волна китайских студентов и аспирантов захлестнула лаборатории московских институтов.)

Институт Зелинского, ~ 1966 http://oldmos.ru/photo/view/47955

Далеко слева возвышается купол библиотеки и конференц-зала ИХФ. Это там я впервые услышал Владимира Высоцкого, с новой силой заразившего меня пристрастием к рифме и ритму. О часы, проведенные у катушечного магнитофона перематывая и вновь вслушиваясь в шуршащую запись, заучивая нигде на напечатанные слова песен!

Библиотечный корпус ИХФ РАН, 1966 (http://oldmos.ru/photo/view/2104)

Позади длинной многоэтажки у правой кромки кадра скрывается Математический Институт, знаменитая "Стекловка", где в 1956-м году грезил о космических странствиях и стихах, работая над диссертацией по механике полета ракет, Владимир Белецкий. Я подозреваю, что приведенное выше стихотворение тоже принадлежит его перу, хотя в точности не знаю, это мог написать и кто-то еще из его студенческого поэтического круга. Но большинство стихов в маленькой самиздатской книжицем которую мама хранила подальше от любопытных глаз на "секретной полке", было написано Белецким, и со временем, они оказали на меня огромное влияние.

Перед строительными площадками, поле зрения справа налево пересекает неглубокий овраг Кровянки. Это там я впервые в жизни испытал восторженное опьянение лыжней, которое после пришлось подпитывать бессчетными лыжными походами. А на месте зеленой рощицы на ближнем берегу оврага в 1962 году поднялся Московский Городской Дворец Пионеров и Школьников, где я лопоухим шестиклассником впервые почувствовал вкус биологических исследований.

Московский Городской Дворец Пионеров и Школьников, биологический и физический корпуса. Середина 60-х (http://oldmos.ru/photo/view/49796)

На дельней стороне оврага, почти прямо за самой правой из башенок обсерватории, подъемный кран трудится над школьным зданием. Это будет знаменитая "вторая школа", ФМШ-2 где я научился и любить чудную математику, и противостоять тоталитарной власти.

Московская физико-математическая школа N 2 в 1957 г. Формально школа начала работать в 1956-м, но на снимке 56-го года с oldmos.ru земля уже покрыта снегом, а школа выглядит еще недостроенной? (http://oldmos.ru/photo/view/24829)

первый выпуск 2-й Физматшколы. 1958 фото с официального сайта школы

Сколько с ней связано поразительных историй, сколько там было выдающихся учителей и учеников, рассказывать или даже просто перечислять их можно до бесконечности! Ограничусь тут лишь горсткой сюжетов, которые и затронули меня лично, и лучше всего ИМХО перекликаются с "кросскультурной" тематикой блога рио Ванг:

Спецматематику (необычный и элегантный многосеместровый курс теории групп для школьников) преподавал Валерий Сендеров, вечно наготове к новой стычке с властями, горячо любимый юными математическими гениями со всей страны за его беззаветную борьбу с дискриминацией при приеме на мехмат МГУ. Его сборник "Еврейских математических задач", сверх-трудных и обманчивых задач, использовавшихся для "заваливания" нежелательных абитуриентов на вступительных экзаменах, знаменит и по сей день. Еще до прихода во Вторую Школу, Сендеров уже был однажды изгнан из института за инакомыслие. Со временем, та же судьба выпала ему и в школе. Но Сендеров продолжал преподавать на "подпольном мехмате", пока его со-организатор, Белла Субботовская, не погибла, как полагают, от руки КГБ. Затем он работал над созданием независимых профсоюзов в СССР, воодушевленный польской Солидарностью; получил лагерный срок, за ним другой ... только с разгаром перестройки Валерий Анатольевич вернулся из-за колючей проволоки.

Сендеров был рад пригласить самых закоренелых диссидентов с лекциями в школу. Наталья Горбаневская, поэт и бесстрашная правозащитница (та самая, кому посвящены стихи в этом блоге), вспоминает, как ее поразило, когда Сендеров предложил ей выбрать любую тему для школьной лекции, лишь бы эта тема была запретной (не решившись прочесть Реквием Ахматовой, она взяла темой павших поэтов-борцов Армии Краевой). К тому времени, Горбаневская уже прошла через принудительные психиатрические тюрьмы за демонстрацию против советского вторжения в Чехословакию.

Наталья Горбаневская с картой Старой Праги. 1973

У другого уважаемого учителя, "географа" Алексея Филлиповича Макеева, за плечами уже был ГУЛАГ - по школьным слухам, все 20 лет его, от звонка до звонка. "Филипыч" делился своей историей лишь с немногими избранными. В 1954-м году, уже через год после смерти Сталина, Макеев стал одним из руководителей кровавого Кенгирского мятежа в Степлаге. Он выступал за переговоры, и в конце концов порвал с более радикальными лидерами повстанцев, и перешел на сторону властей. Когда танки подавили восстание в крови, уцелевших принудили к молчанию, но многие помнили Макеева как архи-предателя, а не как учителя, старавшегося, наперекор обстоятельствам, спасти своих мальчишек, уже выторговавших свободу на переговорах. После того как Солженицинский "Архипелаг ГУЛАГ" предал историю Степлага гласности, и прилюдно заклеймил его предателем, Алексей Макеев покончил с собой.

Выпускной 10А класс 2-й физматшколы, 1978. В нижнем ряду портретов учителей - бритоголовый Алексей Макеев, и Валерий Сендеров в с своем вечном грубом свитере будущего зекаwww.school2.ru

Все зеленеет, растет, поднимается к солнцу, дышит надеждой в фотопанораме с ГЗ МГУ 1956-го года. Пошло лишь несколько месяцев с ХХ съезда, когда Хрущев с трибуны заклеймил злодеяния сталинизма. Еще несколько месяцев - и Спутник пересечет небеса, и молодежь всей планеты соберется на прогрессивную гулянку в Москве. Как бы ни были мы отягощены знанием всего, что случилось после, а все равно это время вспоминается как весна Оттепели. Я пробовал расспрашивать земляков постарше, что еще они помнят о 56-м годе. Слышал о наводнении, о поездке Хрушева в Европу на крейсере. На вопрос о вторжении в "братскую страну" первая реакция - "Чехословакия?"

Вторжение в Венгрию в октябре 1956-го года могло быть первым заморозком, означающим, что оттепель не продлится, но на удивление мало людей осознало это, особенно в сравнении с реакцией на вторжение в Чехословакию. Даже те немногие, кто еще тогда протестовал против подавления венгерской революции, затрудняются найти объяснение.Была ли страна еще охвачена после-Сталинским оцепенением ужаса? Или независимые стредства информации еще не достигали нас? Может быть, постепенное выселение из коммуналок, рождение малогабаритных кухонек как клубов дискуссий, подточило тоталитарный контроль? Безусловно, все это могло играть роль. Но сам важным фактором могла быть тень памяти 2-й Мировой Войны и ее ядовитого дыхания вражды между народами, когда вчерашний друг был готов вонзить нож в спину, когда искренность и доверие были забыты. Даже Солженицын в своем первом (и скрытом) произведении ("Пир Победителей") изображал мир, в котором все, от противников до якобы союзников, были на самом деле злобными недругами русских. Даже Кенгирский мятеж 1954-го года, в котором мой учитель Алексей Макеев был выбран в совет повстанцев, дал трещины по линиям послевоенной этнической вражды, когда русские не доверяли украинским националистам, а те, в свою очередь, добились отставки сионистких депутатов совета.

Спору нет, разрушить сочувствие и солидарность между народами может быть легко, а восстановить - трудно. Но только ответ один - не сдаться, не сдаться, не сдаться!